(Оригинальное название: I am NOT proud of my son.)
В эту субботу мой сын будет трезвым уже 18 месяцев. В этом году он получил аттестат зрелости, а в конце августа начнет учиться в муниципальном колледже. У него наконец-то есть работа, которую для него нашёл не я, скоро он переедет в собственную квартиру и пока что мой сын не пропустил ни одной встречи со своим психотерапевтом.
Он сделал все, что можно было бы ожидать от 17-летнего подростка, который попал в трудную ситуацию после встречи с каким-нибудь дурным влиянием.
Только вот моему сыну 29.
На этом моменте я должен сказать вам, что, тем не менее, я все еще горжусь им за то, что он смог фактически перевернуть свою жизнь, завязать с наркотиками и уличной жизнью, не лезет в неприятности уже некоторое время и в целом ведет себя как ответственный взрослый. Наверное, я должен был сейчас упомянуть о "блудном" сыне и о том, что я конечно же с радостью убил бы для него откормленного теленка
(момент с телёнком тоже отсылка на притчу про блудного сына. Оказывается там отец по возвращению своего блудного сына зарезал откормленного телёнка — п. п.).
Ведь именно этого все, конечно же, ждут от меня. И уж точно этого ждет от меня мой сын. Он хочет требует от меня похвалы, прощения, какого-нибудь праздника по случаю его трезвости. Наверное он хочет, чтобы я обнял его и сказал, что все в порядке. Он также требует, чтобы я сказал ему, как я горжусь тем, что он чего-то добился.
Но я не горжусь, потому что он ничего не добился. Ни в малейшей степени.
Мы с матерью предоставили ему все возможности. Я не жду похвалы за это, потому что, в отличие от моего сына, я не жду того, что меня похвалят за то, что я делаю то, что должен. Мы с моей женой упорно трудились, чтобы дать ему любящий, стабильный, уютный и поддерживающий его дом.
Мы интересовались его школьными делами и оценками, пытались приобщать его к музыке (в той мере, в какой это могут сделать два человека; его мать была чертовски хорошей виолончелисткой), спорту и культуре, кормили его здоровой пищей, играли с ним в разные игры - благодаря сыну мы с его матерью оставались в самой лучшей форме и после 20 лет. Также мы позволяли ему оступаться, падать, совершать ошибки и конечно же помогали *подниматься снова*.
Он начал воровать в магазинах в 15 лет. Когда мы поймали его в первый раз, мы силой затащили его обратно в магазин, заставили вернуть копию Grand Theft Auto и извиниться, а также предложили оплатить любой ущерб. Когда мы поймали его во второй раз (на этот раз с парой туфель), мы сделали то же самое. В третий раз мы начали ходить на семейную терапию.
Терапия вроде бы шла хорошо, и после нескольких сеансов терапевт попросил о нескольких встречах с ним один на один. После двух таких встреч к нам в дверь постучалась полиция, потому что этот маленький говнюк придумал какую-то историю о том, что мы — участники религиозного культа, члены которого насилуют его ежедневно ... и тупой трусливый терапевт ему поверил. Конечно же нас отпустили, мы уволили того терапевта, и мой сын прошел еще шесть за полгода, пока в конце концов не осталось никого, кто захотел бы взять его в свои пациенты.
К 16 годам он начал пить. Потом мы нашли травку в его и в нашей спальне. Он начал оставлять иглы, бонги и трубки для крэка там, где, как он знал, мы их в конце концов и найдем. Мой сын делал это просто, чтобы поиздеваться над нами. Я знаю, потому что он сам сказал мне об этом, практически слово в слово. В том же году у него было первая интервенция и первая поездка в реабилитационный центр, а также первый рецидив.
В 17 лет ему пришлось повторить год обучения в средней школе. Это означало, что теперь он был не просто членом, а главарем банды, состоящих из других юных придурков, которые видели в нем какого-то наставника, способного подсунуть им любое дерьмо, какое они только захотят. Я также чертовски уверен, что примерно тогда же он начал трахать младшую сестру члена своей банды (ей было 13 лет). У меня не было ничего, кроме внутренних ощущений, так что все, что я мог сделать, это сказать ее родителям, чтобы они присматривали за ней. Обвинения так и не были предъявлены, и семья больше никогда не разговаривала со мной после этого, но они забрали обоих своих детей из той школы, а мой сын был в ярости на меня за то, что я посмел не позволить ему продолжать насиловать несовершеннолетнюю.
Позже он попробовал совершить "обычное" изнасилование. Пока меня не было, он всё таки решил хоть раз остаться на ночь дома и весь день вел себя наилучшим образом. После того как его мать уснула, мой сын, взяв нож, последовал за ней в спальню. Он прокрался в нашу спальню и, оседлав её, сын одной рукой приставил лезвие к ее горлу, а другой рукой вошёл в нее.
Я не знаю, что именно произошло дальше. Знаю, что он удерживал ее и пытался раздеть. Я точно знаю, что она сопротивлялась. Я знаю, что он ударил ее ножом. Я знаю, что она вырвалась и заперлась в ванной, прежде чем он смог ее схватить (надеюсь, это означает, что она хорошенько врезала ему по яйцам.) Я знаю, что она разбила окно и кричала о помощи. Я знаю, что он сбежал. Я знаю, что ей повезло, что "скорая" успела добраться до нее, прежде чем она истекла кровью. Я знаю, что он позвонил своим друзьям, чтобы похвастаться и попросить подвезти его. Я знаю, что в итоге полиция поймала его.(синтаксис автора сохранён — п. п.)
Я знаю, если бы я был дома или если бы я его нашёл его первым, то убил бы его голыми руками.
Государство судило моего сына как взрослого. Он признал себя виновным, но только после того, как заставил свою мать давать показания. Во время процесса он улыбался. Жена развелась со мной через месяц после вынесения приговора: я был слишком похож на него. Через год она покончила с собой.
Я был бы лжецом, если бы сказал, что не виню его в ее смерти, потому что я абсолютно уверен в его вине. Он был трезв, когда она ушла в свою комнату, когда взял нож, когда оседлал её, когда пытался изнасиловать ее, когда ударил ножом свою мать, когда убежал, когда позвонил друзьям, чтобы похвастаться, и даже, когда его нашла полиция. Всё это время он был абсолютно трезв.
Когда я совершил ошибку в первый раз, навестив его после развода, он рассмеялся и сказал, что она уже достаточно удовлетворилась его членом и, что я никогда не смогу ее удовлетворить. Когда я совершил ошибку во второй раз, навестив его после того, как она покончила с собой, он снова рассмеялся и спросил, каково это, когда "какой-то мудак забирает твою сучку".
Я должен был убить его прямо там. К моему вечному стыду, я этого не сделал.
Его выпустили после трех лет отсидки. Следующие шесть лет мой сын провел на улицах, в реабилитационных центрах и за их пределами, на чужих диванах и на скамейках, и каждые полгода или около того он радовал меня телефонными звонками с требованием денег. В конце концов я отказался с ним разговаривать, если только это не было необходимо для того, чтобы отвезти его обратно в реабилитационный центр, а совсем перестал после того, как он украл мой бумажник.
Два года назад он пришел ко мне домой со своей тетей (сестрой матери) на подхвате и крокодильими слезами на глазах. Он притворился, что хочет извиниться. Я захлопнул дверь. Его тетя ворвалась в дом, чтобы попытаться заставить меня простить человека, который пытался изнасиловать мою жену, стал причиной ее смерти и смеялся над ней; он в это время был снаружи. Он порезал мне шины, бросил кирпич в окно и уехал на ее машине. Его тетя понятия не имела, что он забрал ключи или, что он все это время был вооружен. Она обвинила в его поступке меня.
Он уговорил ее разрешить ему остаться с ней и прошел курс реабилитации. Потом у него случился рецидив, и он снова прошел реабилитацию. И вот мы здесь.
В отличие от того клубка дерьма, которым является мой сын и его жизнь, я видел, как дети моих друзей и коллег (тех, кто еще может со мной разговаривать) становятся врачами, юристами, квалифицированными ремесленниками, актерами, музыкантами, учеными, предпринимателями и кадровыми военными. Я видел, как некоторые из них создали свои собственные семьи. И даже те, у кого был трудный старт, кто оступился и упал, сумели снова подняться на ноги или мужественно удержаться на ногах. Я не испытываю к ним ничего, кроме уважения. Я также отмечаю, что они не ждут награды только за то, что у них есть работа, что они до сих пор не подсели на метамфетамин или за то, что они не насиловали своих матерей целых 18 месяцев.
Мой сын и раньше притворялся, что исправился. Один или два раза он даже убеждал самого себя в этом. Но он всегда отступает, всегда рецидивирует, всегда находит новые способы разочаровать окружающих. Он всегда будет причинять боль другим людям ради собственной, недальновидной выгоды. Его тетя уже дошла до стадии, когда она притворяется, что "должно быть, забыла", куда положила какую-то безделушку или украшение, и уже сказала мне, чтобы я отвалил, после того как я предупредил ее о том, что мой сын уже делал раньше и, что он будет воровать у неё снова, в те моменты, когда посчитает ее достаточно уязвимой.
Когда он снова облажается, когда он снова причинит кому-то боль своим непрекращающимся дерьмом, меня не будет рядом, чтобы подчищать за ним. Я покончил с ним. Я покончил с его тетей. Я не могу говорить с ней, не испытывая ярости и стыда, когда вижу у неё глупую, глупую надежду на то, что мой сын хотя бы когда-нибудь добьется чего-то значимого. Мне не нужно больше разочарований и новых неудач в моей жизни.
Я не горжусь своим сыном. Я сожалею о том, что подарил его миру.
